Из шести миллионов евреев, убитых во время Холокоста, два миллиона — являлись женщинами. В период с 1941 по 1945 год еврейские женщины были заключены в гетто, в нацистские концентрационные лагеря, прятались в одиночку или со своими детьми, чтобы избежать попадания в руки нацистов и их пособников. Еврейские женщины также играли значительную роль в Сопротивлении и партизанских группах.
В Восточной Европе, в гетто и трудовых лагерях, еврейские женщины, которые никогда до этого не работали вне дома, начали трудиться в мастерских, так как были вынуждены производить одежду и обувь для военного и гражданского потребления. Они также использовались в строительстве и подготовке аэродромов и других военных объектов. Некоторые — «вкалывали» в гетто, на заводах, а другие — занимались стиркой. В крупных гетто — женщины работали на кухнях, прачечных и других службах организаций самопомощи или юденрата (еврейского совета). В больших гетто также существовала острая нехватка рабочих мест, и немалая часть евреек просто не могла найти постоянную работу. Например, в Варшаве, в сентябре 1941 года, около половины узников гетто (от 200 до 250 тысяч) не имели постоянной работы и умирали от голода, большинство из них — были женщины и дети. Многие еврейки пытались принести для своих малышей немного пищи, которую получили на работе, но ее было недостаточно.
Это вынудило многих девушек и женщин обратиться к опасной контрабанде, как к единственному способу — кормить своё чадо. Они, с огромным риском для жизни, покидали гетто и находили неевреев, готовых покупать их личные вещи, включая даже свадебные кольца, в обмен на еду. Их усилия были направлены на спасение жизни своих детей, поэтому они также лишали себя пищи и теряли силы. Все это становится понятным с учетом того, что средняя суточная калорийность рациона в Варшавском гетто составляла всего 181 калорию для каждого человека (при суточной норме 1800 и более калорий). В гетто Лодзи — практически все еврейки работали.
***
Расскажу здесь о судьбах героев и героинь моих интервью. Некоторые из этих историй полностью опубликованы в моей книге «Евреи — жертвы Холокоста и воины Красной армии. Избранные истории из первых уст».
Роза Петровна Каплан (в девичестве Сигал, 1928 — 2023 гг.) — по образованию педагог, как и ее покойная мама. Являлась членом Ассоциации бывших узников гетто и нацистских концлагерей. В 1941-ом году, когда началась война, она находилась со своей семьей в небольшом украинском городке Бар Винницкой области, однако с приходом немцев ее, как и других евреев, загнали за колючую проволоку. Ее старший брат Михаил (Моисей) Сигал героически сражался на фронте, вместе с наступающей армией освобождал Винницкую область, где после долгой разлуки встретился с любимой сестрой и отцом. Узнав о гибели матери, поклялся обязательно отомстить и сам погиб в конце 1944 г., оставив после себя трогательные, теплые письма и небольшой дневник. Роза пережила оккупацию, гетто, принудительные работы, смерть близких и при этом сохранила оптимизм, бодрость, моложавость, силу духа, надежду на лучшее, удачно вышла замуж за офицера — танкиста Михаила Каплана, воспитала достойных детей и внуков.
Фото из личной коллекции автора. Памятник жертвам Холокоста в Печоре (Украина).
Роза вспоминала, что после объявления войны по радио последовало сообщение Молотова, что на СССР вероломно напала Германия, со всех сторон слышалось слово «война», ей было очень тревожно, все находились в панике. В будущем она прошла все ужасы оккупации, наблюдала полное, стопроцентное уничтожение евреев. Уцелевшие, по ее словам, скрывались, прятались в подвалах, бежали, жили под чужими фамилиями, людей расстреливали, невзирая на пол и возраст. Ей тогда исполнилось 13 лет, а 16-го июля 1941-го года у них уже были немцы. Ее семья не успела уехать, ее бабушка накануне войны отправилась в Одессу к сыну и ее след — потерялся. Дедушка ждал свою супругу, не хотел уезжать без жены, переживал, что она вернется и не найдет его. Тетя Розы страдала болезнями легких, с ней тоже было тяжело отправляться в эвакуацию. Отец девочки считался невоеннообязанным, из-за болезни глаза. Как выяснилось позже, он скрывался от смерти 1,5 года, а его дочка не знала, жив ли он, отец и его дочь встретились уже после освобождения этой территории.
По ее словам, в Баре организовались управа, полиция, туда вступили многие дезертиры: «Отмечу, в нашем небольшом городке все знали, где живут евреи, стали стучать в окно, гнать нас строем на разные полевые работы — убирать горох, собирать серпом рожь (старшие еврейские товарищи всему учили младших), мыть туалеты в жандармерии и гестапо, для чего оккупанты выдавали всякие тряпочки, приспособления. Туалеты нацистов я мыла вместе со своей подругой, ровесницей, она жива, переехала в Израиль, недавно звонила мне, с дрожью в голосе вспоминая тот случай. Ей не хватило сухой тряпочки, она достала свой носовой платок и стала мыть им пол. Увидев это, немец очень рассердился, сильно прищемил ей дверью руку, которая принялась быстро отекать. Подруга орала от боли, а я стояла — ни живая, ни мертвая, это стало первым «боевым крещением». Помню и другие издевательства, например, как пожилого еврея запрягли в сани, чтобы он тянул «наездников», он не мог сдвинуться с места, его били, остальные наблюдали за этим преступлением. Вскоре колонну евреев погнали на еврейское кладбище, им следовало на вытянутых руках отнести кирпичи с одной стороны стены к другой, потом обратно, так — каждый день, без еды и воды. Тех, кто положил мало кирпичей, били. Сразу появились приказы – «жидам по дорогам не ходить», «за продуктами отправляться только рано утром, когда крестьяне несут припасы на рынок», за все провинности – расстрел, «обязательно носить желтые опознавательные знаки». Почти каждый день нас водили на разные принудительные занятия — на сахарный, механический заводы, на уборки. У жандармерии и гестапо мы наводили чистоту на улице, украинские девушки мыли внутри. Я поначалу была еврейкой «непослушной», всем надсмотрщикам смотрела прямо в глаза, видно еще сказывался пионерский задор, опознавательные знаки не носила. В августе 1942-го года в Бар прибыла «зондеркоманда» СД из Каменец — Подольска, тогда же украинская соседка Галя предложила куда-то сходить с ней, а я одевалась чистенько, говорят, была красивая, в итоге, на улице на нас с Галей обратила внимание дама из жандармерии с немцем из «зондеркоманды». Мы повернулись и побежали, они за нами. Он — невысокий, полноватый, успел достать пистолет, мы заскочили в один еврейский дом, забились в дальнюю комнату, они прибежали туда, вытолкали нас, Галю отпустили, меня — к стенке. У моего преследователя в руках сверкал пистолет, нацеленный на меня, мужчина несколько раз сказал – «повернись спиной», но не поворачивалась, при этом — не плакала. Потом всю жизнь не могла плакать, из-за того шокового состояния. Но он почему-то не выстрелил, видимо был не в силах отправить пулю прямо в лицо. Когда мы вышли, напротив дома стоял мой бледный дедушка, сбежавшая украинская подруга успела все сообщить моей семье, он взял меня за руку, тихо повел домой. Это было настолько страшно, что дома старались об этом больше никогда не говорить, никто из родных о случившемся не спрашивал.» — говорит моя героиня.
За местечком Бар протекала река, и на этом участке жило много евреев и украинцев, последних потом переселили в здания, освобожденные евреями гетто. Юденрат получал от немцев команды, сколько человек им следует отправить на работы в то или иное место. Евреев вели строем, всегда пересчитывали, предупреждали — если кто-то не вернется, расстреляют его родственников, поэтому все приходили назад, чтобы не пострадали близкие. Заключенных заставляли убирать гетто, чтобы в нем было чисто, а его обитатели сильно болели, в том числе тифом. Тем, кто мыл домики нацистов, делали специальные уколы: «Спасительное лекарство выдавали еврейскому юденрату, нашим медсестрам, а они вкалывали его нам, чтобы мы не заразили полицаев. За колючей проволокой приходилось голодно, холодно, в комнате скученно обитало большое количество измученных, уставших, истощенных людей. С нами находились – мама, мой дедушка, тетя с открытой формой туберкулеза, другие родственники, но мы все равно пытались выжить, прокормиться, выискивали щавель, травки, дабы что-то приготовить.»
Моя героиня рассказывает, что 19 августа 1942-го года к гетто подъехало несколько машин с немцами и полицаями, они окружили домики, стали выгонять евреев на стадион, окружённый густой цепью шуцманов и жандармерии. До этого, тетя Розы постоянно кашляла с кровью, и мама переживала, чтобы её девочка не заразилась. Как лежачую больную, на площадь тётю Розы тащили под руки. Сначала немец со шкатулкой обошел всех, у кого имелись часы, сережки, колечко, забрав чужое добро. Далее начался раздел людей — больных, с детьми, пожилых — в одну сторону, более или менее здоровых — в другую. В итоге, в гетто осталось 1200 человек, всех остальных, на подводах, включая тетю Розы и всех родных со стороны её мамы и отца — повели на расстрел: «Трупы закапывали еврейские ребята, их заставляли подсыпать землю, в тот день они моментально поседели от этих чудовищных ужасов и крика, фашисты жалели на детей пуль, били ребенка головой об дерево и бросали в яму. Земля колыхалась, как при землетрясении, несколько дней из нее вытекала кровь.»
В тот день было убито свыше 3 тысяч евреев (по немецким документам – 1742 еврея). Обитатели гетто знали о погромах, об этих зверствах, об уничтожении евреев в соседних местечках от тех, кто выжил. Если хоть два человека из соседних деревень после кровопролитий оставались в живых, то искали гетто и все — все рассказывали, поэтому узники понимали, какая участь их ждет. Обитатели гетто стали строить себе схроны, искать лазейки для спасения, ведь очень тяжело расставаться с жизнью, даже в нечеловеческих условиях. Роза вспоминает, что второй погром случился 15-го октября 1942-го года, когда убили поголовно всех. Накануне осеннего расстрела некоторые узники, отправленные на работу, остались вне гетто и спрятались в подвале возле колхозного двора, многие бежали в Транснистрию — румынскую зону оккупации. О том, что произойдет вторая акция уничтожения – их предупредил полицай, хороший знакомый семьи Сигал, отправившийся служить к немцам, чтобы его не угнали в Германию, связанный с партизанами: «Постарайтесь выйти из гетто, немцы себя очень подозрительно ведут.» — сказал он.
«Некоторые еврейские домики вне гетто оставались свободными, и пару дней, захватив каши и воды, подняв проволоку, мы переходили в этот незанятый домик, пытаясь найти себе убежище. На третий день снова ушли туда, попробовав скрыться, потеряв бдительность, не взяв не еды, ни воды. В пять часов утра увидели — гетто начали окружать, раздались крики, дикие стенания, пожилые евреи рвали на себе волосы, все это было так страшно, что до сих пор стараюсь не думать о прошлом. В итоге, в «конспиративной» квартире бывшего соседа по гетто провели несколько дней, без еды, без воды, там пряталось много людей, хозяин жилплощади, я с мамой и отцом. Но долго так продолжаться не могло, первая вышла я…» — говорит моя собеседница.
Роза Каплан (Фото предоставлено Архивом НПЦ «Холокост»).
Вскоре, ее маму Берту Матвеевну — расстреляли, очевидно, по чьему-то доносу. А папа Розы выжил, долго скрываясь. И, как я говорила раньше, какой-то период времени, дочка и папа ничего не знали о судьбе друг друга.
От румынской зоны Транснистрии Розу отделяла небольшая река. С помощью неравнодушных, измученных, запуганных евреев, в холодном октябре, девочка перешла реку. Они оказались на приграничной стороне, вымокшие, замерзшие. После этого ее ждало много скитаний по разным домам, где ей временно давали кров неравнодушные люди: «У мамы прежде работала ласковая женщина Марина из соседнего села, мы тепло общались, моя мама учила ее дочку. Она оказалась хорошим человеком, отнеслась ко мне очень душевно, первое время я поселилась у нее, варили суп из картофелин, два — три корнеплода съедали, а картофельную шелуху не выбрасывали, кипятили на второй день. Зимы тогда пришли суровые, я носила рваные сапоги, ночью в туалет надо было бежать босиком по снегу, без света, за сарай, таким образом закалилась на всю жизнь. Когда по деревне пошел слух, что к Марине и ее дочке «прибилась жидовка», я перешла в другой дом, чтобы не подвергать мамину знакомую опасности, научилась отлично мыть полы, чего не умела до войны.»
В Транснистрии, куда она бежала из местечка Бар, Розе пришлось тяжело работать. Девочка убирала комнаты жены жандарма, жила впроголодь. Евреи делились друг с другом последним, многие болели открытой формой туберкулеза, из-за отсутствия нормального питания, лекарств, гигиены, сильной скученности, угнетенного состояния. Всем очень не хватало элементарных человеческих вещей, например для того, чтобы сделать кружку кипятка, надо было пойти в лес, набрать хворост, собрать его, принести обратно и т.д. Пришлые полицаи однажды чуть не убили Розу, благо, она вовремя успела выскочить от одной пожилой женщины, с которой жила в комнатке, девочка бросилась босиком в платье на улицу, когда к ней зашли неизвестные. И таких опаснейших случаев в ее детской судьбе происходило еще немало.
«Голодно, холодно, кругом – болезни, неопределенность, инфекции, вши, тиф. Жена жандарма за нашу хорошую уборку иногда давала нам кусочек туалетного мыла, что казалось невероятным счастьем! В марте 1944-го мы понимали – «наши» вот — вот придут. И правда, в один прекрасный день в деревню пришли красноармейцы, командиры, освободив нас. Я встретилась с отцом, узнала, что он выжил. Впоследствии, папа женился на такой же узнице, у них родились сын и дочка, мои сводные брат и сестра. Дальнейшие годы тоже стали невероятно сложными – я много училась, вышла замуж за военного, с частыми переездами, мы воспитали двоих детей.» — завершает она наше интервью.
Ида Иосифовна Спектор (в девичестве – Зайдель) — бывшая малолетняя узница еврейского лагеря «Мертвая петля» или Печора. Она вспомнила об очень страшных вещах, пережитых ею в детстве и юности. Наша героиня родилась 20-го ноября 1932-го года в Тульчине Винницкой области Украины. Этот небольшой, солнечный, уютный городок, где прошло и мое детство, находился в составе Транснистрии — румынской зоны оккупации части территории СССР в 1941-1944 гг. В июле 1941-го года, в девятилетнем возрасте, Ида оказалась сначала в гетто, а потом — и в лагере смерти Печора на реке Южный Буг, куда, помимо тульчинских евреев, согнали большое число ее обреченных собратьев, депортированных из Бессарабии и Буковины. Еврейская община Тульчина считалась одной из самых больших в Винницкой области, после самой Винницы, Могилева — Подольского и Жмеринки.
Ида — последний живой свидетель, побывавший в концлагере «Мертвая петля». Когда пришли немцы, первые пять месяцев она и ее близкие находились в Тульчинском гетто, а потом их погнали умирать в село Печора.
«Хорошо помню этот страшный день — 22 июня 1941 года. Мы бегали во дворе, вместе с другими детишками, играли, прыгали. Светило солнце, стояла великолепная погода. И вдруг по радио объявили, что пришла война. И нас как ветром сдуло, все дети убежали по домам. Мы не смогли эвакуироваться. Папа ушел на фронт уже на следующий день и больше не вернулся, позже он был объявлен пропавшим без вести. Когда немцев еще не было в Тульчине, мы дошли с мамой до Днестра. Начальство сбежало, центр городка был взорван. Войска переправляли через мост, и невозможно было никуда двинуться. До нас абсолютно никому не было дела. И мама сказала: «Погибать, так вместе». Мы решили вернуться, неделю шли пешком. В Тульчин немцы вошли 23 июля 1941 г. Мы остались с мамой, бабушкой и дедушкой — папиными родителями. Мамины родители за два дня до войны уехали из Тульчина.» — говорит Ида.
Она не знала, что она – еврейка, до начала войны ей никогда об этом не говорили. Хотя, когда мама с бабушкой хотели, чтобы девочка ничего не поняла, говорили на идиш. О своем происхождении – моя героиня узнала уже потом. Пока она с близкими пряталась от нацистов в погребе, под домом, её соседи вытаскивали из её жилища все ценное. И уже после освобождения, находясь в детском доме (детдомовцев отпускали в город на выходной), Ида встретилась в Тульчине со знакомой её покойной мамы, которая иногда помогала по хозяйству: «В Украине же принято было варить чанами варенье, повидло. И вот, мы идем с ней по нашему тульчинскому рынку и видим продавщицу в мамином бежевом платье! Это было ужасно. Когда я это увидела, меня затрясло. «Откуда у вас это платье?» — спросила я. «Мне его подарили…» — ответила дама, торгующая на рынке. До сих пор не могу себе этого простить, очень переживаю, что тогда не сказала ей — «Немедленно верните мне это платье, оно принадлежит моей маме!»»
Ида Спектор (Фото предоставлено Архивом НПЦ «Холокост»).
Немцы пришли в Тульчин очень быстро, в течение месяца они были уже в городе. Ворвались мгновенно, въехали на мотоциклах, холеные и сытые. Моя собеседница говорит, что нацисты издевались над стариками, отрезали им бороды, унижали евреев. Около военкомата лежали военнопленные. Июль, жарища, они просили: «Пить, пить…» А полицейские их окружили и никому не разрешили дать им водички. Подойдешь – расстреляют. Потом немцы ушли, оставив вместо себя румын, те уже были чуть менее жестокими, но вечно голодными.
Гетто располагалось на окраине Тульчина. Ночевала Ида в своем доме, но уже на территории гетто. У семьи Зайдель было три комнаты, и в каждую из них заселилась еврейская семья. А потом их погнали в концлагерь в Печоре. И это тоже было очень страшно, до Печоры дошли не все, многие погибли по дороге или уже в лагере: «Нас туда гнали, как скот, холодной зимой, пешком. Если человек на льду падал, его моментально пристреливали. Мама упала, а я от испуга, что ее сейчас убьют, закричала с такой силой, что даже полицейский проехал мимо. Помогла ей подняться и нас погнали дальше. Сначала, первой партией в «Мертвую петлю» попали мы — евреи из Тульчина. Потом к нам стали прибывать депортированные евреи из других городов Украины. Одни — умирали, других к нам подбрасывали.»
Узников лагеря «Мертвая петля» размещали в трёхэтажном здании бывшего санатория, для больных туберкулезом и в одноэтажном здании конюшни. Семья Зайдель успела занять центральный трехэтажный корпус, напротив ворот. На полу валялись все вперемешку: мужчины, женщины, дети, старики. Остальные евреи попали в этом «санатории» кто – куда, кто-то — лежал на конюшне. Зимой там не топили и люди очень мерзли, грелись друг около друга.
В Печоре девочка оказалась с мамой, бабушкой и дедушкой — с папиными родителями. Первой умерла её бабушка, она была очень болезненная. А дедушка был очень крепким, но его тоже вскоре не стало. Холодно, голодно, ни еды, ни воды, не лекарств.
«Мертвую петлю» охраняли местные полицаи — украинцы: «Помню, на улице спал невинный еврейский ребенок, ему было месяцев 10. Полицейский подошел и выстрелил ему в ухо. Малыша не стало. Спрашивается — за что?! В этом лагере смерти погибало по 70-100 человек в день. Некоторые умирали тихо, а некоторые так кричали от голода, что у меня этот крик до сих пор стоит в ушах. Однажды к нам заглянул настоящий зверь, полицейский по фамилии Сметанский. Бывший лейтенант Красной армии, он сдался в плен немцам и стал отъявленным негодяем. За то, что я хотела сходить за водой к Бугу, он избил меня палкой до полусмерти. Его пытались остановить, кричали, что перед ним – ребенок. Помню, как от побоев теряла сознание. До сих пор сильно вздрагиваю, вспоминая столь жуткий эпизод, хотя прошло уже 80 лет. Нас били, гоняли, морили голодом, не поили. А потом, когда я уже находилась в детском доме, увидела, что милиционеры ведут на суд того самого нелюдя, Сметанского. После суда его расстреляли, но думаю, расстрел – для него слишком легкая смерть, его следовало бы повесить.»
Немцы приезжали на территорию лагеря «Мертвая петля» только для того, чтобы убивать или за рабочей силой.
У одной узницы концлагеря, как вспоминает Ида, немец оторвал от груди маленького ребенка и сильно его подбросил, малыш упал и разбился. Его мама страшно закричала, тогда нацисты схватили ее за руки, за ноги и бросили в автомобиль. Вместе с ней, в эту машину отправили других евреев. Сказали, что на работу, а на самом деле — их всех расстреляли: «А Лизина сестра Клара, которая была чуть старше меня, выжила. Я зашла к ним уже после войны. Услышала, что в их домике играет музыка и подойдя к дверям, страшно удивилась: «Ты жива?!» — «Жива!!!» — закричала Клара. Невозможно было передать нашего удивления и изумления друг другу, в тот момент мы сильно вытаращили глаза, ведь обе считали друг друга погибшими. Оказывается, жизнь Клары спас немец, он сказал ей: «Вы так похожи на мою дочку. Завтра вас всех расстреляют. Пока я один — бегите, прячьтесь в кустах и уходите к партизанам…» Так она и спаслась.
В лагере заключенных ничем не кормили и не поили. Дети попрошайничали, что-то из вещей обменивали на еду. Например, они бросали за забор местным крестьянам свои вещи, а те в ответ кидали им несколько картофелин. Картофельные очистки были для узников деликатесом! Сегодня это трудно представить, но это так. Питались очистками, травой и всеми способами боролись за жизнь, хотя нацистами было сделано все, чтобы несчастные побыстрее умирали бы там сами от голода, холода, болезней: «В лагере смерти я заболела брюшным тифом и находилась без сознания. Мама уже думала, что я умру, и страшно кричала. А с нами в заключении находился врач, который лечил нас еще в Тульчине, еврей по фамилии Старосельский, он сказал маме: «Это кризис прошел, Ида будет жить.» Слышала эти слова, находясь в полубессознательном состоянии и до сих пор их помню. Этот врач, скорее всего, потом погиб. Там столько народа ушло, столько евреев!! По 70 человек в день умирало! Из лагеря, особенно зимой, вывозили целые телеги замерзших трупов. Из памяти не стереть, как гремели на повозке эти голые трупы! Погибших, полицейские-охранники лагеря сразу раздевали, вырывали у них золотые коронки или зубы, а их тела бросали в специально вырытые рвы. Летом 1942-го года немцы предприняли попытку ликвидировать лагерь, но румынский комендант остановил эту акцию. Новоприбывшие туда евреи собрали денег и золота и подкупили румынского коменданта лагеря. И он твёрдо сказал немцам – «Тут моя, румынская территория и я запрещаю расстрел!» А мы знали, что будет расстрел, что нам осталось жить недолго, потому что до этого, крестьяне из семи деревень копали рядом, для нас ямы.» — объясняет Ида.
Мама девочки умерла в этом гетто в возрасте 36 лет. После этого ее дочка страшно плакала, переживала, просила, чтобы её расстреляли. Она больше не хотела жить без мамы и быть там, где её постоянно бьют, где холодно и голодно, и где, словно насекомые, умирают люди.
14-го марта 1944-го года «Мертвую петлю» освободила Красная армия, хотя лагерь и готовился к ликвидации. А его узники старались спрятаться, кто, где мог. Охранник, сидевший у ворот, громко кричал: «Гитлер капут!», когда красноармейцы ворвались на территорию лагеря. Один из спасителей вынес Иду на руках, после чего – её отправили в детский дом. В детском доме и много лет после – Ида Зайдель (Спектор) никому и никогда не рассказывала, что долгое время находилась на оккупированной территории, в лагере смерти. А потом, через суд, долго восстанавливала свое еврейство. Как известно, в СССР на эту тему никто не говорил. Моя мама родилась в Тульчине, через пятнадцать лет после окончания войны, выросла в этом городке, отучилась там в школе, но о Холокосте в своих краях — ничего не знала до того момента, пока не прочитала мои интервью с выжившими земляками.
Рассказывает Анатолий Шмулензон, уроженец Тульчина, малолетний узник лагеря «Мертвая петля», автор книги «Без права на жизнь».
Анатолий Шмулензон с супругой. Фото из личной коллекции автора.
«Зима 1942-го года выдалась очень суровой. Евреев морили голодом, болезни уничтожали, казалось бы, всё живое. Но даже в этих нечеловеческих условиях люди искали выход из создавшегося положения. Все вещи, которые имелись у несчастных, были отданы задаром. Кто имел родных в гетто, уходили туда, другие начали шататься по сёлам, просить подаяния у крестьян. В ответ на это полицейские начали свой террор против заключённых лагеря. Фашисты стреляли по бегущим евреям, которые шли из села Соколец через замерзшую реку Буг, как по мишени. При переходе через реку погибли Пералы Ткач, замечательная женщина и мать, а также Яша Ботканин и Шепа Пестрогались. 28-го декабря начались морозы, все занесло снегом, пришла суровая зима. Появились такие болезни, как брюшной тиф и дизентерия. Умерла в лагере отличница, красавица, замечательная девушка Удали Штернгарц. Умер Абраша Бартик и его пятеро братьев. Осталась только его мать — Элки Бартик. От горя она ходила по комнатам и пела песни, люди её жалели и давали что-то покушать.» — говорит он.
За каждую ночь, по его словам, умирало по 200-300 человек. Выделили подводы, сани, создали похоронную команду, которая стала вывозить мертвых.
На мертвецах было много вшей, поэтому их раздевали догола, укладывали как дрова, перевязывали веревкой и везли на старое еврейское кладбище, где выкопали большую яму и складывали туда трупы. Так, за январь месяц, умерло около трех тысяч человек, в основном те, кто ютился в коридорах, подвалах, столовой, санатории. В лагере ничего не давали есть, заключенных морили голодом.
«Те, у кого оставались вещи, могли поменять их на еду. К воротам подходили крестьяне для обмена, а у нас ничего не было. Мама и ее сестры все оставили дома. Соседи из нашего дома все наше имущество — перенесли к себе. И вообще, когда выводили евреев, многие украинские жители Тульчина подгоняли свои подводы к еврейским домам и грузили все подряд. К кому пришла беда, а к кому — радость наживы. Но не все были такими. Соседи, которые были порядочными людьми, проклинали их за мародерство. Однажды, мама со своими сёстрами ушли и обещали прийти на второй день, однако не пришли. Через неделю их привезли жандармы. Мать тогда узнала, что умерла самая маленькая ее дочка — Бэллочка. Мои сестрички всячески пытались спасти ее от голода. Ходили просить маленький кусочек хлеба, завязывали его в тряпочку, мочили в воде и давали ей сосать его. Однако, моя маленькая сестрёнка все же скончалась от голода. Когда мать сняла платок, все ахнули – ее черные красивые волосы стаи белыми. Ей было всего 36 лет. К концу февраля 1942-го года, стали умирать мои родные, двоюродные сестры и братья. Одни — от болезней, другие — от голода. Лежа на цементном полу, получила гангрену ног и покинула этот мир девушка неземной красоты, двоюродная сестра Бэйла. Заболела брюшным тифом и ушла из жизни моя сестра Розочка. К концу февраля нас осталось совсем мало. Моя двоюродная сестра Италы простыла и умерла через три дня, возле своей матери Суры. У моих дорогих людей уже не осталось слез. Сёстры постарели. Как-то раз я вышел в коридор и услышал ругань. Дверь в соседней комнате отворилась, какой-то сверток попал мне в плечо. Взяв его, я вернулся к матери. В нем оказалось столовое серебро. Рассмотрев его, мама занесла его к тёте Хоне и получила за него четыре пирожка с горохом. Разделив их, мы начали есть. Мой братик Хаим как-то странно посмотрел на нас и умер с пирожком в руках. Увидев это, тетя Сура вскрикнула, вспомнив своих умерших детей, потеряла сознание и, не приходя в себя, скончалась. На следующий день дядя Ушер похоронил их вместе. Страшное горе, свалившееся на мою маму, которую я очень любил, сделало её в 36 лет старухой, тихой и замкнутой. Такой я ее запомнил на всю жизнь.» — вздыхает Анатолий Шмулензон.
В мае 1942-го года лагерь «Мертвая петля» был окружен плотным кольцом — полицейскими, внутрь вошли немцы. Всех выгнали из здания на улицу, стали отбирать молодых и еще крепких людей, отводя их в сторону. Таким образом, добрались и до Шлимы Фельдшер, которая держала на руках маленького ребенка. Подбежав к ней, офицер СС схватил ее малыша за ножку, вырвал силой из рук матери и бросил его головой в фонтан. Воды в нем не было, ребенок сразу погиб. Поднялся крик отчаяния, фашисты направили автоматы на людей, приказали молчать. Шлиму забрали. До войны она была самой красивой девушкой в Тульчине. В дальнейшем, она убежала из лагеря, умерла в 80-х годах, но детей у нее больше никогда не было.
Анатолий Шмулензон со слезами на глазах рассказывал, что однажды, в лагерь приехал один из евреев, оставленных в Тульчинском гетто, Эдлер. Он был старшим общины: ««А ну, записывайтесь на торфоразработки в Тульчин, не пожалеете! Там дают кушать» — сказал он. Люди поверили. Записались многие. Среди них были моя мама и тетя Хона. Дядя Ушер уже работал в Тульчине. Вскоре, нас, в сопровождении пяти румынских солдат, на подводах, повезли в Тульчин, евреи радовались, пели песни о тяжелой судьбе нашего народа. Доехав до Нестерварки, недалеко от Тульчина, нас вдруг окружили. Подъехали эсэсовцы на грузовых машинах. Детей перегнали на одну сторону, а взрослых – на другую. Их посадили на машины, а детей — на подводы. Старших увезли в Гайсин, а нас – малышей и чуть постарше — в Тульчин, в приют. Проклятия на Эдлера сыпались со всех сторон. Так, злым, обманным образом, отправили в неизвестность многих из тех, кто боролся за жизнь и выживал в этих жутких, суровых условиях.»
Среди обреченных на гибель оказалась и мама Анатолия Шмулензона — Неха: «Тетя Хона перебралась через забор и убежала, оставив на руках у Песи маленькую Хейвид и Хаима. Она подумала, что с детьми Песю не возьмут.» Так, Анатолий со своей сестрой Лейкалы остались на этом свете совсем одни. Их увезли в Тульчин, вместе с детьми тети Хоны и многими другими. Брат и сестра выжили, но своей мамы больше не увидели.
Григорий Борисович Шмулевич, автор книги «Зов жизни и памяти», вышедшей в серии «Российская библиотека Холокоста», родился в 1931-м году, в украинском местечке Жабокрич. Когда ему было 10 лет, началась Великая Отечественная Война, и с июля 1941 года по март 1944 года, большая еврейская семья Шмулевич – Крамер вынуждена была бороться за жизнь в условиях сначала германской, а затем румынской оккупаций. Далеко не всем удалось дождаться прихода Красной армии. Мальчик стал очевидцем расстрела нацистами жителей местечка Жабокрич, перенес тиф, получив осложнение на зрение. Мама Григория Шмулевича была сильно ранена фашистами, когда те вошли в местечко, прострелена во многих местах — на животе, ногах, руках, чудом выжив. Местный доктор отказался ее лечить, проявляя лояльность нацистам, и женщину пришлось везти к доктору в соседний Крыжополь, где ей оказали помощь.
«Нас с мамой и тетей погнали в подвал. Я – спасся, а мои мама и тетя остались в подвале, были ранены. Спустя три дня, наша раненая мама оказалась живой. Лечить ее было нечем — ни бинтов, ничего не было. Отец пошел в другой район, где у него знакомый был главврачом больницы. Этот главврач согласился принять тяжелораненых: маму, двоюродную сестру и еще одну женщину, дал йода, бинты, вату для других. Вот, человек.» — вспоминает бывший малолетний узник гетто.
Фото из личной коллекции автора.
Когда мама Григория Шмулевича пришла в сознание, подняться ей мешали многочисленные трупы, навалившиеся на её ноги. И она уже потеряла надежду встать, но какой-то человек помог ей подняться и вытащил её из подвала. Женщина утверждала, что это был солдат.
Вместе с сыном, они прожили в гетто до 1944-го года, в жуткой скученности, антисанитарии, холоде, голоде и постоянном страхе. Но им повезло – они дождались того времени, когда в 1944 году их местечко освободила Красная армия. А вот еврейской общины в Жабокриче больше нет: «С полным правом может каждый бывший обитатель гетто в Жабокриче присоединиться к записи в книге посетителей Мемориального центра Холокоста в Ванзее, сделанной бывшей малолетней узницей Лилей Глазер, которая проживает в настоящее время в Иерусалиме. Она написала: «Я была в гетто и выжила», и еще: «Я победила Гитлера».» — завершил наш разговор Григорий Шмулевич.
Мой собеседник, доктор экономических наук, профессор Финансовой академии при правительстве Российской Федерации Борис Сребник — бывший малолетний узник Минского гетто, сумел спастись и бежал из гетто с группой других еврейских ребят. Вел эту группу Иосиф, брат Майи Левиной (затем, по мужу — Крапиной), еврейский паренек лет 13: «Он собрал нас, десять спасшихся из гетто ребят и предложил идти к партизанам. Трое суток мы с нашим «Моисеем» двигались по лесам и бездорожью – прошли примерно 100 километров от Минска.»
Самой маленькой девочкой в этой процессии была Майя Левина. Из семьи Левиных в Минском гетто работали отец, мать, брат Иосиф и дедушка. После того, как в гетто и днём начали убивать людей, мать Майи стала оставаться с детьми. Отец и дед трудились на лесопилке, а Иосиф — истопником, он целый день разгружал уголь. На работу всех выводили колоннами. Однажды, их рабочая колонна в гетто не вернулась, всем стало ясно, что их где-то убили.
Майя, воспитанница детского дома №7, Минск, 1951 г. Коллекция Исторической мастерской.
Хорошо запомнился Майе Исааковне день 7-го ноября 1941 года, когда на советский праздник Октябрьской революции был проведен первый погром, в ходе которого было убито большое количество жителей гетто. После этого погрома, семья Левиных стала прятаться в «малине» — хорошо замаскированном укрытии, которое успели соорудить её дед — столяр и отец. Такие же «малины» имелись у большинства жителей гетто. Но вытаскивали евреев и из обнаруженных «малин». Однажды, увели и мать Майи Левиной — Симу Иоселевну. Её повесили на Юбилейной площади. Несколько дней Майя и ее старший брат Иосиф ходили смотреть на маму — потом тело, видимо, закопали где–то в одном из рвов, ставшем братской могилой. Вместе с матерью тогда ушла из дома еще одна младшая сестра: все надеялись, что женщину с маленьким ребенком пощадят. О судьбе той девочки ничего неизвестно и поныне, но участь её — понятна. Старшей же сестре Майи, Валентине — повезло, её спасли добрые люди, устроив в детский дом, так как она не была похожа на еврейку.
Мать Майи Исааковны, Сима Иосифовна Левина. Коллекция Исторической мастерской.
Семья Майи Левиной (Карпиной).
В октябре 1943 года, брат Майи Левиной, Иосиф, предложил бежать из гетто. Он часто ходил в так называемый «русский район» и даже добирался до партизан, помогая выводить из гетто людей. Когда погибли почти все его близкие, он решил спасти Майю и других детей. Собрал их, человек пятнадцать, провел ночью, через еврейское кладбище — к вокзалу. Там они прятались в пустом железном баке трое суток. Узнав, что гетто ликвидировано вместе с узниками, Иосиф решил вести всех еврейских ребят — к партизанам. Эти девочки и мальчики — были разные по возрасту, каждый — со своей трагедией. По окончанию войны Майя жила в детских домах. В 1946 году, из Германии вернулся Иосиф Левин, тот самый «Моисей» — старший брат Майи, который уцелел в концлагере и потом нашёл своих сестер — Майю и Валентину. В середине 1990-х годов, Майя Исааковна Крапина (Левина), на тот момент – уже известная в Белоруссии гимнастка, приступила к поисковой работе по выявлению спасителей евреев в Беларуси — «Праведников народов мира».
К.Березовская с внучкой Наталией . Конец 1950-х гг., Львов (Фото предоставлено Архивом НПЦ «Холокост»)
Клара Марковна Березовская (1894–1976 гг.) — врач, выжившая в годы нацистской оккупации Умани (Украина). До революции — курсистка, заканчивала Киевский Институт народного образования имени М.П.Драгоманова. В начале 20-х годов приехала в Умань, где вышла замуж за Давида Абрамовича Бурштейна (1877-1941 гг). В Умани он работал в городской больнице и был известен, как терапевт и диагност высокого класса.
Свои воспоминания, изданные в 2018-м году в серии «Российская библиотека Холокоста», под названием «Дороги гетто», она написала уже в 1946 году. Они являются уникальным источником о событиях Холокоста. О геноциде евреев в оккупированной немцами Умани — известно немного. По одной простой причине — рассказать некому: еврейский вопрос в столице хасидов был решен с германской дотошностью.
И вот, вышел документ невероятной силы. Написанный по горячим следам, когда цепкая память во всех подробностях еще хранит события, имена, факты, лица: «Тут я замечаю листовки, уже расклеенные на стенах домов. Читаю: «Украинцы, поздравляем вас с освобождением от жидо-большевистской власти. Гитлер вызволил вас от ненавистной вам власти». Прихожу домой и в каком-то странном оцепенении слоняюсь по квартире. На другой день к нам во двор входят два пожилых немца. На руках повязки со свастикой. Один из них, черноглазый, спрашивает: «Где живет зубной врач?» Я вынуждена ему объяснить, и он тут же спрашивает по-немецки, евреи ли мы. Получив утвердительный ответ, говорит: «О, юде? Юде капут». Этот «юде — капут» начинает преследовать меня везде и всюду. Вскоре, в городе появились объявления, что жиды обязаны носить на левой руке специальные знаки. На белой материи, коричневыми нитками должен быть вышит щит Давида. В других объявлениях говорилось, что жидам нельзя посещать общественные места, увеселительные учреждения, что они не имеют права ходить на базар и покупать продукты и не имеют права отказываться ни от какой работы. Днем я зашла к соседке, a когда вернулась, узнала, что моего мужа, как он был — в белом халате, схватили во дворе немцы и потащили чистить улицы. Иду его искать, но не главной улице, a низами. По дороге встречаю еврейку, которая в ужасе сообщает, что доктор, где-то возле церкви везет тачку с песком. Она возмущается, как это — врача, да еще больного, заставляют чистить улицу! На другой день приказ — всем регистрироваться по месту службы. Идем боковыми улицами к здравотделу. Мимо немцев проходим с жутким чувством страха. Поднимаемся по лестнице. Народу много. На нас косятся, усмехаются, и редко кто смотрит с сочувствием. Почва уходит у меня из-под ног. Я не иду, я крадусь, не смотрю, a озираюсь. Между людьми очень быстро выросла какая-то неловкость в разговорах, исчезла непринужденность. Нас регистрирует старый секретарь здравотдела. Перед каждой фамилией обязательно выводит слово «жид»».
Березовская выжила, спаслась, благодаря тому, что действовала очень осмотрительно и осторожно. Ее «стратегия выживания» — постоянно менять место пребывания, нигде надолго не задерживаться, не привлекать лишнее внимание, спастись самой и не погубить невольно тех, кто оказывал ей помощь — давал пристанище, еду…
Уже в конце своих воспоминаний, Клара Березовская напишет: «Слушаю и чувствую, как волна безумной радости заливает мое сердце. С трудом сдерживаю себя, вспоминаю все пережитое за последние годы, их приход в Умань, их спесивые мерзкие физиономии, их презрение ко всему и все содеянное ими. И вот сегодня я дожила, чтобы услышать от немецкого солдата, какой ужас он испытывает, когда думает о встрече с русской армией. Я вижу врага, повергнутого в прах. Как сладок этот миг!.. Через два дня они бежали, и 27 декабря 1943 года в пять часов вечера к нам в избушку постучали наши. «Можно войти?» — спрашивают они. «Входите, входите, дорогие гости! Три страшных года мы вас ждем!», — отвечаю им, широко распахивая двери.»
Как мы видим на примере бесед с нашими героинями и героями, читая их воспоминания, пребывание еврейских женщин в гетто было очень тяжелым и страшным, оно проходило в бесчеловечных обстоятельствах, в условиях постоянной опасности для их жизни. Выжить в гетто смогли лишь немногие еврейские девочки и женщины. Кому-то из них помогали неравнодушные люди (не евреи) и тем самым — спасли обреченным жизнь. А объединяет уцелевших представительниц прекрасного пола только одно. Все они – случайно выжившие.
P.s — За помощь в подготовке публикации автор благодарит историка, заведующего Архивным отделом Российского Научно-просветительного Центра «Холокост» Леонида Терушкина.
