Андрей Максимов. Януш Корчак: жизнь до легенды. — М.: Молодая гвардия, 2023. — (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; вып. 1974).
Признаться, первым (и сильно недостаточным, подобно всему первому и поверхностному) впечатлением от этой книги было то, что автору очень хочется поговорить о жгуче волнующих его проблемах. Причем именно поговорить, а не просто написать, о чем он в связи с этими проблемами думает, — писатель, теле- и радиоведущий, режиссер, преподаватель Андрей Максимов то и дело адресует незримой аудитории вопросы высокой степени риторичности, на которые та, понятно, лишена всякой возможности ответить, а он их все адресует и адресует: «Забавно, не так ли?», «Что получится в этом случае?», «Что это значит?», «Чего? Почему? Зачем?», не говоря уж о неоднократном «Понимаете?» (понимаем, понимаем). Да еще заполняет пространство книги (тратит, подумаешь, драгоценные тысячи знаков) общими рассуждениями о самоочевидном («Что необходимо, дабы можно было изучать ребенка? Любить его и уважать. Без любви и уважения никакое изучение невозможно»), повторениями на разные лады одного и того же, рассказами о собственной жизни…
Однако удивительное дело: при ближайшем терпеливом рассмотрении книга оказывается и глубже, и серьезнее, и сложнее того внешнего облика, который она, по неведомым читателю соображениям, упорно принимает. Разумеется, это далеко не первая биография Януша Корчака и вообще, и изданная на русском языке в частности, тем важнее то, как автор расставляет акценты, на что он вообще обращает внимание.
Обращает же он его на недопродуманное, недопонятное, недозамеченное.
Прежде всего — на то, что в глазах биографов Корчака до сих пор легенда традиционно и упорно оказывалась «сильнее жизни», что едва ли не все читали его жизнь с конца — с добровольной гибели в газовой камере. Чуть ли не все тексты о нем, говорит автор, «начинаются с тех самых последних героических шагов, которые для нас символизируют начало судьбы».
А он хочет говорить о живом человеке, который — да, велик в своем поступке, но к трагедии никоим образом не сводится. О нем и о его времени, а не меньше того — о нас, читающих, и о нашем времени. Отсюда эти все постоянные дергания воображаемого читателя за рукав: ты понял? Как тебе это? Сам-то ты что думаешь? Со своей жизнью ты это как соотносишь?
И темы, которые автору так не терпится с нами обсудить, в самом деле достойны и внимания, и разговора: во-первых, это, конечно, универсальная тема воспитания детей (кстати — Максимов, автор, среди прочего, также и вышедшей в этой же серии биографии Песталоцци, вписывает Корчака в историю педагогики), во-вторых — сложность личности и биографии героя книги (особенно — биографии внутренней, с обретением ценностей, с принятием решений), в-третьих, что небанально уже совсем, — связь второй темы с первой. Размышление над тем, каким образом могло получиться так, что сложный, трудный для самого себя, несчастливый внутри себя человек с серьезными детскими травмами, определившими фактически всю его жизнь, с ранних лет не раз помышлявший о самоубийстве (и со взрослыми людьми, включая безответно любивших его женщин, имевший весьма проблематичные отношения), своих детей и семьи вообще не имевший по собственному сознательному решению, оказался реально хорошим воспитателем.
А кроме того, очень важно, что, не выпуская из поля зрения главного своего героя, Максимов напоминает и о том, что в своем героическом последнем шаге Корчак был не один, — о других его собратьях по судьбе, которые именно на уровне общекультурной памяти и рефлексии остались фактически незамеченными. «Мы почему-то не говорим о том, — замечает он, — что вместе с Корчаком в газовую камеру пошли и другие педагоги и из Дома сирот, и из других учебных заведений». И называет имена, — пока одни только имена: Генрих Астерблум. Бальбина Гжиб. Роза Липец-Якубовская. Сабина Лейзерович. Наталья Поз. Роза Штокман. Дора Сальницкая. Генрих Аэрилевич. И со слов польского поэта и прозаика Марека Яворского добавляет: Анна Геллер. Доктор Ноэми Вайсман. Доктор Минцева. «И много, много других».
Подробного разговора в этой книге об этих людях нет (только о Стефании Вильчинской — ведь и ее не запомнило массовое сознание! Между тем, «правая рука» и «многолетняя помощница Корчака», «самый близкий Корчаку человек», «ее можно было бы назвать женой нашего героя, если бы Корчак не принял “обет безбрачия”», — Стефания «вслед за Корчаком вошла в газовую камеру, держа за руку детей», во главе второй их колонны). Но почему бы не надеяться, что такой разговор — дело будущего.